Поиск по этому блогу

пятница, 22 декабря 2017 г.

Безвременье, или Крит между Рождеством и Новым годом

(Кир) 

Пока российские города тонут в предновогодней суматохе и череде фееричных корпоративов, на средиземноморских курортах царит покой и безмолвие, нарушаемые лишь штормами и грозами. Разбавить размеренное течение зимних каникул на Кипре мы решили четырехдневной поездкой на греческий Крит, и вот, что из этого вышло.


«Если на Крит ты собрался, дружище,
Смело клади в чемодан сапожищи»
(неизвестные стихи несостоявшегося поэта)

Поэт был прав. Я вот сапог с собой не взял и горько сожалел потом, даже заплакать готов был. Но не заплакал. Должно быть, я не поэт.

Красота Крита бросается в глаза ещё до прибытия. Влетая на Крит с моря (а откуда ещё на остров влетать?) и глядя в иллюминатор, чувствуешь что-то неуловимо особенное, и объяснения этому чувству нет, хотя, казалось бы — мало, что ли, средиземноморских аэропортов повидал? Грамотный авиатор меня, конечно, поправит, но у дилетанта складывается впечатление, что глиссада запутанная, как пещера Минотавра, и если бы не благодетельная Ариадна (она-то уж постаралась в своё время) — не сесть бы нам в Ханье никогда и ни за что. Но — сели.
Первый взгляд

Аэропорт устроен так, что пассажиры, вошедшие в него с лётного поля, чувствуют себя сразу лишними. Указателей нет, очевидные для бывалого путешественника проходы перетянуты полосатой лентой, поиск, например, туалета — отдельный квест, паспортный контроль для неграждан (и негражданок, будем политкорректны) Евросоюза — тоже не запросто, нужный персонал отсутствует, а ненужный от общения уклоняется, поэтому ищи всё сам. Но на то она и тайна, чтобы стать потом явью. Хотя люди, привыкшие требовать от окружающей действительности больше, чем та всякий раз предоставляет, найдут для раздражения тысячу поводов и ещё одну причину к ним — она шелушится по полу, свисает с потолка, подмигивает из люков и смотрит на тебя снаружи через окна. А вот оптимистам хорошо — они просто оценивают происходящее как очередной элемент  безнаценочного приключенческого туризма. Смотрят на всё широко распахнутыми глазами, стоят и улыбаются. Дурачки какие-то…

Мы с Кирой — как раз оптимисты и есть. Пусть приключенческий туризм – не наша стихия, но зато у нас теперь есть возможность чувствовать жизнь островитян сразу же, никуда не откладывая столь важный аспект путешествия. И поездка в битком забитом автобусе (или не битком, как получится) — самое то в такой ситуации. Итак — солнышко светило, пестрило землю под быстро бегущими облаками, ветерок освежал, выдувая из одежд последние остатки неприлипчивого кипрского духа, а мы разглядывали табличку с автобусным расписанием, написанную по-гречески и радовались жизни. Из таблички, однако, следовало, что до автобуса часика, эдак, три, и ещё смущало обилие оповещений прямо под списком времён отправления или прибытия – по-гречески мы не говорим, не пишем и не читаем! Тогда пришло решение отложить погружение в критскую жизнь немного на потом. Но не потому, что убоялись Минотавра (в Тесея мы очень верим, я даже во сне как-то раз видел, как он замочил мутанта раздробив его поганую бычью репу техничным ударом своего ужасного кулака: способный был мальчик и тренировался долго, наверное), а просто трёх часов явно многовато для изучения окрестностей аэропорта и его самого. Результат: 25 евро коту под хвост, зато через полчаса уже дома.

Квартиру Кира подбирала со вкусом. Вкус у неё, доложу я вам, широкий, гораздо шире предоставленных нам 20 метров. Видимо поэтому всё суперское находилось за пределами этих метров, но легко угадывалось за окном. Берега бухты, обрезающие горизонт, переменчивое средиземноморское небо над единой колышащейся биомассой воды, а если перегнуться через перила, то можно обнаружить и приморский бульвар, наполненный праздными туристами, которые бестолково галдят и толпятся, и от их умилительных вздохов не уснуть. Чтобы усилить впечатление, Кира бросилась мыть огромные окна, потому что стёкла в них больше походили на бычьи пузыри из крестьянской избы — мутные и непрозрачные. Как горячий сторонник всякого прогресса в быту и не только я возглавил мероприятье, сомневаясь, правда, в его необходимости. И в качестве дополнительного задания решил проблему туристов, испускающих звуки на последней стадии приличия. Потому что видел в этом проблему куда большую, чем какие-то там стёкла. Я вышел на балкон, на счёт «три!» решительно взмахнул рукой — и их не стало. Возможно, конечно, их и сразу не было — зимняя Ханья пустынна — но почему я должен лишать себя немалой заслуги в глазах любимой женщины?


Но вот уборка закончена, я укоризненно указал на парочку не замеченных Кирой разводов, и оставаться дома стало незачем. Пригрозив окну пальцем, мы выдвинулись окунаться в критскую жизнь, каковая она есть.

Однако сначала вышло как-то не по-Критски, а ровно наоборот — по-нашему. Как впервые оказавшиеся в Москве обязательно начинают с Красной площади, так и мы — сразу же пошли в таверну на набережной с видами на маяк и бухту: именно с видами, потому что из одной точки открывалось сразу несколько очень разных пейзажей. Закат за крепостью – потусторонний пожар; оранжево-розовый маяк – стойкий оловянный солдатик в плену стихий, находящихся в вечном конфликте друг с другом; на другой стороне — разбегающиеся пегие холмы с побегами людских жилищ под всевидящим оком спрятавшегося за меланхоличными облаками кого-то очень главного и могущественного, и в центре всего — гигантский организм живого, как и все мы, моря. И зачем-то туда-сюда шастают какие-то странные люди, в существовании которым давно отказано. Столик, накрытый по нашей просьбе прямо на набережной, объединяет всё это, делает достоверной невероятную картину и остаётся единственным признаком  того, что мы вообще существуем. Вот он — идиллический срез бытия!
Идиллический срез бытия
Идиллии, кстати, бывают разные. Кто из вас не видел импортную шоколадку с идиллической картинкой: на залитых солнцем лугах пасутся коровки, чистенькие такие, с элегантным выменем, и всё это — на фоне белоснежных альпийских вершин. Глядя на эту картинку хочется раствориться в том пейзаже и никогда из него не выпадать. И под это дело так себе на вкус шоколадка сжирается не замечаешь даже как, сама собой. Так вот — за пару месяцев до описуемых событий мне случилось оказаться в Швейцарии, и я побывал ровно в том месте, которое нарисовано на фантике. Всё сходилось: и луга, и солнце, и вершины, и даже вымя. Но есть два «но». Во-первых, раствориться тебе тут никто не даст (частная собственность), во-вторых, имеется не попавшая на картинку деталь — по лугам ездит вполне себе симпатичный мини-трактор со странным приспособлением, которое распыляет по площадям вокруг себя субстанцию коричневого цвета. Вида этот трактор ничуть не портит, но очень сильно портит воздух. Я тут же раздумал растворяться, а одежду потом снёс в химчистку. Шоколад этот больше не ем из-за неприятных ассоциаций.Вернёмся на Крит. Хоть я и был обут в модные кроссовки, но не думаю, что со стороны мы выглядели идиллически, скорее странно: представьте себе романтический ужин за столом посреди оживлённой улицы в час пик. Ну и пусть: главное — что мы чувствовали. Для нас это было так. Гармония противопоставлена суете, и побеждает. Идиллия — это не обстоятельства, а состояние. И если Крит способствует его появлению, то да здравствует Крит!

Этот тезис получил развитие, когда пришли домой (и обнаружили там окна в своей первозданной мутности, потому что не грязь на них была, а соль, а как запретишь морю плеваться аэрозолем?), когда ложились спать, просыпались, завтракали и решали, что делать дальше. А что делать? — Ясно что: гулять! Несмотря на дождь, несмотря на шторм и тучи, дырявым куполом накрывшие Ханью вместе с бухтой, и, даже несмотря на традицию устраивать хотя бы раз за путешествие lazy day, на который ничего не планируется, а просто каждый делает, что и куда хочет.
На старт!
Дождевики производства одной продвинутой сибирской артели тут были очень кстати. Длинные, зелёные, с капюшончиками — они защищали нас от порывов ветра с дождём, а вот критянам, делающим огромные прыжки в погоне за своими ломающимися зонтиками, повезло в тот день не так сильно. Небо над головой подсказывало, что переждать этот дождь можно только вернувшись в Россию, приступив там к работе и выполнив квартальный план, но как раз планы-то у нас были совсем другие! Познание Крита включает в себя не только освещённые солнцем белые домики под красной черепицей и видом на пляж, нет: обычная жизнь необычных людей — вот что самое интересное! И это интересное мы прямо сейчас и начинаем препарировать…

У Киры, кажется, какой-то другой, но мой личный метод познания прост предельно. Я набираю наблюдения-впечатления, непридирчиво и все без разбора, ничего не анализирую, а просто — даю им суммироваться, потом в какой-то момент выдыхаю и прислушиваюсь к тому, что чувствую. Главное здесь — знать, когда вдохнуть воздух обратно. А то был тут один — всё не вдыхал и не вдыхал, а потом заиндевел, и чуть не гикнулся, еле откачали. Всё хорошо в меру.

Что ж, поехали! Выходим из подъезда, поворачиваем налево и перед нами неширокая улочка, ведущая вверх и зажатая жилыми домами. Как и положено в провинции, окна и балконы украшены цветами и развешенным бельём на прищепках. По водосточной трубе к белью снизу подбирается муляж Деда Мороза в масштабе 1:1, словно хочет его украсть. Или отжать — дождь-то продолжается! А нам навстречу бежит по мостовой, захлёстывая поребрики, речечка шириной во всю улочку. Сразу же пожалел, что я не Карлсон — пропеллер бы не помешал, он бы тут и вида не испортил, а дополнил даже — в своих дождевиках мы и так сильно смахивали на инопланетян, и никто бы не удивился, если б мы парили над землёй бреющим полётом. Но увы! Пропеллера нету, поэтому приходится прямо по воде ногами. Которые сразу же и промокли вместе с модными кроссовками.

Выходим на проезжую улицу, солидную такую, с общественным транспортом. И всё сразу же поменялось. Нет, дождь не кончился, но бегущая под ногами вода вдруг остановилась, появились места, такие асфальтовые островки и по ним можно было бы перемещаться, не замочив ног, если б, конечно, те изначально были сухими. Сменилась и манера нашего перемещения. Если раньше два обречённых, мрачных существа хотя бы пытались искать брод, то сейчас я уже двигался кратчайшими расстояниями невзирая ни на какие лужи, а Кира скакала вокруг меня по островкам, как только что переобутая. Со стороны мы по-прежнему напоминали инопланетян, но ведущих себя загадочно, неподобающе и, можно было заподозрить даже, что и агрессивно. Другое сравнение — Винни Пух с Пятачком. Или Франкенштейн и Заяц из «Ну, погоди!». В общем, подлинный эстет нашёл бы чем насладиться.

Подлинный эстет объявился сразу же. Это критский бомж, удобно устроившийся в нише, куда не затекала вода и безмятежно читающий газету. Новости, видать, в тот день были хорошие, на лице его блуждала полуулыбка и ничто не могло оторвать его от увлекательного чтения — движущийся транспорт, бегущие мимо люди и даже приближение лужи к выставленной из ниши левой ноге. Обутой, кстати, хоть и в не очень новый, но абсолютно сухой ботинок. Правую ногу он подогнул под себя, но я готов поклясться, что и на ней ботинок был сух, как колодец Моисея. Единственное, что оторвало-таки его от газеты (о! — это могло быть только нечто воистину выдающееся) — это вид двух инопланетян, идущих на пляж. Почему на пляж? Потому что на Крите все всегда идут на пляж. Полуулыбка развилась в полноценную, удивительно белозубую и широкую улыбку, наши глаза встретились, он покровительственно помахал мне рукой в полной уверенности, что я ему завидую.

… и тут я выдохнул первый раз. Драматургия этой сцены уникальна абсолютно. На Крите живут избранные — ясно, как Божий день.

Следующим богоизбранным существом оказалась критская старушка, которая кроме своего высшего предназначения — что вообще-то, само собой — исполняла также вполне себе человеческие обязанности — служила смотрителем маленького музейчика крестьянского быта. Его расположение наводило на мысль, что посетители тут бывают не каждый день, во всяком случае в сезон, когда работают все остальные музеи Ханьи, ныне закрытые на зиму. Ну так за неимением гербовой написали на простой, пошли — и не пожалели. Для меня, например, настоящим открытием стало то, что быт сибирского крестьянина и греческого очень похож, хотя один возвращался с виноградника или оливковой рощи,  а другой — из тайги. Послушная долгу смотрительница сопровождала нас по музею. Вроде бы немного просекая English, она соглашалась с нами почти во всём, но однажды меня перебила, твёрдо исправив слово «Греция» на «Крит».

Впору было выдохнуть второй раз.

Дыхание моря

Когда на нашем пути оказался стадион с футбольным полем, покрытым критской травой, мы уже понимали что к чему. Футбола в тот день не было, а значит восхититься игрой ханьинского, допустим, «Торпедо» (а почему бы приличному клубу так не называться?), выступающем в лиге… ну, в какой надо, в такой и лиге… — увы, не судьба! Но зато мы видели, как из торпедовского отдела кадров вышел Лионель Месси, поднял глаза к небу и зарыдал. Потом сел в лимузин и уехал восвояси. Я даже не успел удивиться, как в ту же дверь зашёл какой-то мужик, и через неплотно закрытую форточку мы услышали раздражённый голос инспектора по кадрам: «А? Что? … За «Торпедо» играть? Ну-ну! Ишь чего захотел … а фамилие твоё как? … Не слышу! Чо слова глотаешь! … Как? Рональдо? … Нет, братец, не надо нам таких… ступай ужо, ступай… в «Реал» вон обратись, Зидан вчера звонил … спрашивал нет ли кого на примете … может там возьмут…». В общем, к начальнику отдела кадров не пустили и его.

Ну и что, что этого не было? Быть-то ведь вполне могло!

… и я выдохнул. После музея стал повнимательней и пришёл к удивительному для себя выводу: на Кипре (другая страна!) греческие флаги попадаются чаще, чем на Крите.

Второе отличие критской Греции от просто Греции заключалось в том, что до любимой нами обоими мусаки мы добрались лишь на третий день. В нас тут дело или в Крите — не знаю, но путь этот был тернист и труден, что для Греции очень нетипично. В самый первый день мы променяли мусаку на пейзажи, но в той славной кафушечке она хотя бы была в меню. День следующий с бомжами да стадионами, тоже не побаловал: то нету даже в меню; то бывает, но сегодня не готовили; то приходите завтра; то у нас тут вообще обувной магазин. Ну хоть так. После того, как модные кроссовки провисели ночь под потолком, у плюющегося теплом кондиционера, я прошёл в них метров пятьдесят. А дальше стало уже всё равно — что в кроссовках, что без, только при ходьбе добавлялся чавкающий звук. О, где же мои сапожищи? Поэт (чтоб тебе пусто стало!), ты почему раньше молчал? А горячей мусаки в такие моменты особенно хочется! Но какая может быть мусака в обувном магазине?

Однако, там есть нечто другое. Я не знаю, как оно называется, но стоит 7 евро. Некий симбиоз болотников, калош и полузимних туристических ботинок. На Крите такое продают, но не носят, а у нас обутый в это непременно внушит подозрения первому же наряду полиции, и заночует в каталажке. Тот самый бомж, кстати, имел ботиночки куда цивильней. Однако, чавкать лучше ртом, а не ногами, а ещё лучше — вообще не чавкать, что при моей высокой культуре понимается особенно глубоко. Расставшись с семью евро, мы вышли преображённые. Теперь один инопланетянин двигался походкой вдумчивой цапли и ржал при этом не переставая, второй дёргал его периодически за локоть «уймись, наконец», и, не выдерживая, тоже начинал хохотать.

Это уже серьезно

Путь к мусаке продолжился под размышления о том, что где-то здесь, неподалёку родился Зевс — потомок Геи и Урана (Земли и Неба по-нашему). Если прикинуть, как могло бы выглядеть его зачатие — то сразу становится понятно, почему и как история Вселенной начиналась именно с большого взрыва. С Зевсом у меня, кстати, всё схвачено, он ещё со мной за коньяк не рассчитался, а поэтому на его доброту (ответную!) можно рассчитывать. Очень полезный блат, который тут же и пригодился.

Язык Левиафана

На самом краю, где бухта переходит в длинное морское побережье, нужно просто взять и повернуть за угол, за которым — мусака! Чего, казалось бы проще. Но краеугольный камень набережной разбивает волну так хитро, что поднимает огромный столб воды — язык Левиафана, от которого не увернуться: с одной стороны — край набережной с клокочущим морем, с другой — угол крепостной стены. На тяжкий холодный душ я был ещё согласен, но слизать меня с набережной Левиафану было куда проще, чем ящерице поймать языком комара. Пара-тройка фотографов с профессиональными камерами ловили удачу в ущерб собственному здоровью и безопасности. Когда мы приблизились, глаза у них плотоядно загорелись, что выдало их принадлежность к жёлтой прессе.

Зевс не подвёл. Какой у него там шахер-махер с Посейдоном — я не знаю, но в момент, когда мы решились, грозная с виду волна неуклюже хлюпнулась в краеугольный камень, выбросив в нас плевок всего-то по щиколотку. Следующая, такая же, восставила такой столб воды, что мне даже ехидно похихикать над незадачливыми фотографами как-то не захотелось. А с Зевсом теперь в расчёте.

Ну, всё, мы у цели! Полностью аутентичное кафе, со щербатыми ступеньками, но без меню на английском (хотя бы), без встречающего официанта, да и, похоже, вообще без официанта. Зато вокруг одни греки, пардон — критяне, ровный говор под грекоязычный телевизор, люди расслаблены и отдыхают: играют в карты, читают газеты, пьют кофе или не делают вообще ничего, это здесь тоже род занятий. И внутри тепло. Как это важно сейчас! Подошёл и.о. официанта. Кроме таких обязанностей он ещё прямо при нас занимался ремонтными работами, ездил на велосипеде за хлебом, что-то расставлял за непонятного назначения перегородкой — и швец, короче, и жнец, и на дуде игрец.

Но с английским беда. Обсуждая свой выбор на русском, мы кое-как, на пальцах, через рисование руками по воздуху и невероятные имитации (попробуйте, например, сымитировать мороженое), пытались донести его до официанта. Заказ был таки принят под краткие комментарии: «О! μουσακάς. Тο ούζο, … σαλάτα με χωριάτικο … ο χυμός γκρέιπφρουτ και καφέ …» и т.д., затем он удалился осуществлять нами задуманное.

Восхититься своими телепатическими способностями мы не успели, потому что исполняющий обязанности почти сразу же вернулся и навис над столом.

Something wrong? — уточнили мы.

Не поняв или проигнорировав вопрос, он спросил сам:

— Ну, как там у вас?

Репатриант, 20 лет проживший на Крите, и до сих пор не решивший: правильно ли он поступил, вернувшись на историческую родину, всё равно гордился тем, что он — критянин. Рассказал, что до знаменитого референдума «Охи!» («нет» по-гречески) жизнь была лучше, а сейчас пособия отменили, приходится работать, а потому стало плохо. Безобразие, конечно. Но как я его понимал! Тем более, что у нас-то работать безо всякого «охи» заставляют. Да мы вообще никогда ничего такого не говорили, и даже слова такого не знаем! Сошлись на том, что мир устроен несправедливо, но договорились, что жить всё равно будем!

А чего ж не жить-то! Если ты сейчас критянин и этим горд, живёшь на Крите и уже тем счастлив, если у тебя такие ботинки, если снаружи согревает дровяная печь, а изнутри — с приятностью принятый глоток-другой узо, если возня Зевса с Посейдоном — просто пейзаж для тебя, и будущее твоё прекрасно и удивительно, и оно ещё только начинается! Вы скажете: но любое будущее, везде и всегда — ещё только начинается, мы постоянно находимся в самом первом мгновении будущего. Я тут соглашусь, конечно же, но притворно так, потому что на Крите и вне его последствия разные!

Тепло уже разлилось по телу, завернув даже в самые укромные и труднодоступные места. Стало как-то даже понятней, о чём бормочет телевизор, пребывание посетителей вперемежку с хозяевами заведения постепенно наполняется смыслом. Этот смысл постепенно доходит и до тебя, и ты сам уже готов изумиться и даже чуть-чуть испугаться — как мы раньше-то жили без всего этого, ничего не зная и не понимая. Даже телевизор не так притягивает к себе взгляд, потому что на соседней стене будто само собой образовывается продолговатое окошко в виде лежачей бойницы, до которого почему-то не долетает аэрозоль, хотя ошмётки левиафанового языка порой и мелькают за ним?

Но вот Солнце за окном вдруг вспарывает вязкий купол, накрывающий город, небесная твердь с треском раскрывается, и точный луч как указкой уводит взгляд на холмы, потом опускается к морю, на набережную перед площадью, где никуда не торопясь прогуливаются люди. Их много, и они разные. Хоть они и далеко от нас, но по одеждам можно различить обёрнутого в гиматий аристократа, юношу или воина в хламисе, женщин в пеплосах с орнаментами и рабочий люд в простых хитонах. Они порой останавливаются, о чём-то разговаривают, с поклоном отходят, идут дальше. И никогда не делают резких движений. Все они, даже рабы, живут в мире собственной сбывшейся мечты. Их психология — «здесь и сейчас», ведь вчера уже прошло, а завтра будет только завтра.

Первая трещина в реальности

Почему мы так не можем? Вся история — это почти непрерывная цепь побед модернизма над архаикой в борьбе неравной и неправедной. Архаика наивна, а модерн расчётлив и коварен, и не останавливается ни перед чем. Он изобретает орудия медленного самоубийства и вручает их как дар, а она доверчиво принимает, потом по незнанию использует, отступая каждый раз, уже не претендуя на то, чтобы сделать так, как было раньше. И есть что-то несправедливое в том, что прогресс идёт ей во вред, а ему — на пользу, и чем дальше — тем больше мы меняем ценности на удобства, сильные чувства — на уют, посвящаем себя обслуживанию собственного комфорта и внедряем так называемую мораль, разорвав перед этим её связь с мировоззрением, что и превращает самую возвышенную часть души в инструмент для самообуздания. Порою даже кажется, что и религии-то все возникли из неосознанного желания людей удержать архаику, да только вот плохо у них получается. И у людей, и у религий.

Выдох. Я посмотрел вокруг себя и отчётливо, как в книге прочитал, понял, что эти люди знают что-то, о чём мы и не догадываемся. И, ни к селу ни к городу вспомнив бомжа, действительно им позавидовал.

Мы вышли из кафе и направились в город — посмотреть, как там чего, да прикупить какой-нибудь еды на рынке.  Через пару минут, я вдруг осознал, что прошёл через угол набережной, не заметив как. Я обернулся. Всё те же трёхметровые столбы и те же фотографы. Вот тебе и раз: выходит, что теперь уже я Зевсу должен! Или кому? Посейдону, может? Сомнительно. Ну, и ладно. А с Зевсом уж как-нибудь сочтёмся.

В целом критяне очень похожи на людей — две руки, две ноги, одна голова, иной раз и спутать можно. И город похож на город — автобусы, светофоры и всё такое. Кажется, это всё я уже видал. Чего не видал — так это новогоднюю ёлку в окружении цветущих роз, повсеместно лазающих по трубам и карнизам дедов морозов и развешенные повсюду, даже на мусорных баках, горшков с цветами. Но — мало ли чего я не видал?

Дело к празднику

Так что дело не в этом. Просто на Крите я впервые почувствовал какое-то особое амплуа. Ну, кто такой обычный путешественник? Зритель, наблюдатель, гость, хозяин положения (как он сам о себе иногда думает), наконец. А здесь ты — не то и не другое. Здесь ты персонаж, действующее лицо, субъект в полном смысле слова. Все герои вокруг — положительные, и ты сам тоже. Никогда и нигде со мной такого не происходило. Что за странная деформация, откуда это всё?

Мир таков, каким мы соглашаемся его видеть, не так ли? Стало быль, дело в нас. Когда достоверность происходящего вокруг уже не радует, а раздражает, мы обращаемся к воображению. Оно ставит фильтры и преобразует действительность. Главное — решить в какую сторону.

 Допустим, Купидон при уклоне к натурализму живо оказался бы в колонии для несовершеннолетних. Ему там, кстати, самое место. Интересно — у какого-нибудь несчастного мальчика с трудным детством, но очевидными задатками исправиться, рогатку немедля отбирают, а самого мальчика безжалостно наказывают. А этот подлец лупит во всех из лука (ничего себе, да?), а мы только и делаем, что умиляемся. На месте Афродиты, чьим неотлучным спутником он якобы является, я бы отобрал холодное оружие, лишил его вечерних фиников и поставил бы мерзавца в угол, чтоб ума набрался. А с освободившейся таким образом Афродитой перетёр бы за жизнь тет-а-тет, без сопливых. Эйнштейна же лучше оценивать с позиций твёрдого материализма, потому что, добавив к сложившемуся образу гения кусочек мистики, рискуем получить Антихриста. Именно так. Но при чём здесь Крит? — спросите вы, нарываясь на хамский ответ и демонстрируя тем самым упорство, достойное лучшего применения.

Я промолчу… Вот съездите туда, съездите — тогда и поговорим.

Надо ехать!

Собираясь на Крит в следующий раз, Кира обязательно возьмёт с собой бесполезную губку для мытья посуды и окон. Я — не поэт и поэтому не стану класть в чемодан те самые сапожищи за 7 евро, хоть они и пылятся без дела на антресоли, и вообще, кажется, ни на что не годятся, а поеду в новеньких кроссовках по последней моде, которые опять промокнут...

Вот список весьма и весьма приличных людей, которые написали бы эту статью:
 лучше меня — Чарльз Диккенс, Генри Лонгфелло, Уильям Теккерей, Даниел Дефо, Луи Буссенар, Стивен Кинг, Венедикт Ерофеев, Артур Конан Дойль, Эмиль Золя;
хуже меня — Иосиф Бродский, Чак Паланик, Эдуард Лимонов, Джордж Оруэл, Теодор Драйзер, Хулио Иглесиас, Эрнст Хемингуэй, Сергей Есенин;
вообще не стали бы писать — Виктор Пелевин, братья Стругацкие, Эдгар По, Квентин Тарантино, Айзек Азимов, Бруно Понте-Корво, Владислав Крапивин;

дочитали до конца — Кира и вы все. Прочитали и догадались, что курсивом написано про то, чего в этот раз не было, но уж в следующий — произойдёт обязательно. И тому есть доказательства, ведь кое-что уже начало сбываться: в сентябре я заскочил в Ханью на пару дней, рассчитывая на пляжный отдых, а обнаружил дождь и шторм. Новенькие кроссовки по последней моде, разумеется, промокли.

Подготовлено для сайта Елены Метелевой "Моя Греция".
Статья — участник конкурса "Мои греческие каникулы 2017"

Читайте также впечатления Киры об этой поездке. 

Комментариев нет:

Отправить комментарий